Полициано. Стыдись, стыдись, Андреуччо! Где твоя душа художника? И ты поверил нечестивцу, который в плебейской своей ненависти, брызжа слюной, ежедневно оплевывает искусство?
Андреуччо. Он ненавидит искусство? Неуверен. О творениях Беато Анджелико брат говорит с большой любовью. Уверяю вас, у него горячие мысли. (Слова даются ему с трудом.) Может, он так высоко ценит искусство, что применять его к пряникам ему представляется кощунством?..
Эрколе. Вот и понимай как хочешь! Я понимаю одно: этот мерзкий попрошайка хочет задушить во Флоренции всякую плотскую радость и веселье. Праздник в Сан-Джованни ему отмени, карнавал…
Грифоне. Что-что? Карнавал?
Эрколе. Да, он хочет, чтоб его отменили. Смотри, Грифоне, как тебе потом устраиваться в жизни. Чего доброго придется писать картины.
Джованни. Послушайте, расскажите мне о нем побольше! Мне интересно, что он еще такого говорит. Весьма своеобычный человек.
Гвидантонио. О, уверяю ваше высокопреосвященство, брат говорит сильно. По папе прохаживается крепче, чем по какому-нибудь турку, а по итальянским князьям — жестче, чем по еретикам. Вашей фамилии, вашему господству — украдкой, исподтишка — предрекает скорый конец. Говорит о каких-то больших крыльях, которые намерен сломить. Говорит о городе Вавилоне, городе бесчинствующих безумцев, который разрушит Господь; но все понимают, что он подразумевает дом вашего отца и его правление. В точности описывает архитектурные приметы этого города; город, говорит брат, стоит на двенадцати бесчинствах безбожников…
Грифоне. Подожди! Что? На двенадцати бесчинствах? Это же прямо для моей процессии! Двенадцать бесчинств безбожников… (В радостном возбуждении оттаскивает в сторону другого художника обсудить с ним этот вопрос.)
Гино. Я, досточтимый государь, получил от господина Антонио Мискомини, печатника, заказ украсить новые издания трудов брата гравюрами по дереву.
Полициано. Что ты такое говоришь! И ты его принял?
Гино. Должен признаться, принял.
Пико. И я считаю, правильно сделал, маэстро Анджело. Трактаты о молитве, смирении и любви ко Христу Иисусу — прекрасные литературные труды. А благодаря иллюстрациям Гино они приобретут еще большую ценность.
Гино. По последнему вопросу брат Джироламо высказал иную точку зрения, ваша светлость. Подумать только, он возражает против украшения его книг! Не хочет никаких рисунков! Вы слышали что-либо подобное? Но у господина Мискомини хватило ума настоять на издании трудов в элегантном оформлении. Кто же, скажите на милость, будет сегодня читать книгу, лишенную всякой радости для глаза, один голый текст? Несколько чудесных вещиц я уже сделал. И вырезал по дереву печать брата…
Джованни. А какая у него печать?
Гино. Мадонна, ваше высокопреосвященство, Дева и по бокам буквы F и Н.
Леоне. Теперь я понимаю, почему Лоренцо терпеть не может брата Джироламо.
Несколько художников (нетерпеливо). Почему же?
Леоне. Потому что не любит образ Девы. Во всяком случае, он всеми силами старался, чтобы дев во Флоренции осталось как можно меньше.
Взрыв хохота.
Джованни (от удовольствия бьет себя по колену; затем, крайне растроганный). Ну молодец, Леоне! Замечательно. Перед таким не устоит ни один Медичи. Погоди-ка, вот, возьми дукат, длинноносый сатир. Можешь меня написать, если это доставит тебе удовольствие. Ступай, я люблю тебя.
Альдобрандино. Это все прекрасно, но после того, что случилось, Гино, ты должен отказаться от заказа.
Гино. Отказаться? От заказа?
Альдобрандино. Ты еще сомневаешься? Меня оскорбили. А в моем лице оскорбили всех художников, и всё происки брата. Пусть ему черт малюет книги, но не мы. Ты не должен соглашаться.
Гино. Еще чего! Ты с ума сошел? Тоже мне! Упустить такой выгодный заказ! Господин Мискомини не жмется с вознаграждением, прекрасно понимая, что получит с трактатов брата неплохой барыш. Они куда только не расходятся. Их все покупают. Все увидят мои гравюры. Они прославят меня, и я получу новые заказы. А они мне нужны, жить-то надо. Я имею общественные обязательства. А моя маленькая Эрмелина хочет подарков, не то наставит мне рога с каким-нибудь лавочником. То ей принеси шелковую шапочку, то кулек с румянами и белилами, иначе не подпустит. Мне нужны деньги, и я беру их там, где подворачивается возможность.
Альдобрандино. Предатель! У тебя нет никаких представлений о чести! Тьфу на тебя! Я презираю тебя всеми глубинами своего сердца!
Гино. Не смеши меня! Я художник. Свободный художник. У меня нет убеждений. Я украшаю своим искусством то, что меня просят украсить, и выполню гравюры к Боккаччо не хуже, чем к святому Фоме Аквинскому. Вот книги, они на меня воздействуют, и я выражаю это воздействие, как могу. А уж думать и судить предоставляю брату Джироламо.
Андреуччо (напряженно размышляя). Но это, должно быть, тяжело, очень тяжело… Какое тяжелое и высокое предназначение, что ты ему там предоставляешь. Оказаться перед необходимостью, указуя путь, противустать всему, что мы имеем, что просто существует, нравам, жизни… Чудится мне, для этого надобно мужество… и свобода.
Полициано. Свобода, Андреуччо? Твой дух блуждает во мраке. Это Гино назвал себя свободным, и назвал по праву, ибо свободен творец… Рожденный в час Сатурна всегда будет в распре с миром, каким бы его ни нашел. Но, ей-богу, лучше сделать еще один стул, какую-нибудь красивую вещь, чем приходить на землю только для того, чтобы указывать путь.
Пико. Ну не знаю! Как коллекционер и любитель я оцениваю вещи по их редкости. Во Флоренции легион дельных людей, которые умеют мастерить красивые стулья, но всего один брат Джироламо…
Полициано. Да вы шутник, милостивый государь.
Пико. Я вполне серьезно… Кто там идет?
5
Пьерлеоне (идет от дворца по саду. Длинное платье мешает ему при ходьбе. Несколько эксцентричный вид седобородого старца отдает неким шарлатанством и фокусничеством. На голове остроконечная шапочка, а в руках небольшой посох слоновой кости). Господин Анджело! Маэстро Полициан! Он зовет вас!
Полициано. Лоренцо! Иду!
Пьерлеоне. Он просит вас почитать. Ему пришло в голову одно место из вашего «Рустикуса», и он желает услышать его от вас.
Пико. Так он не спит, маэстро Пьерлеони? Он в сознании?
Пьерлеоне. Был до последней минуты. Но Бог знает, может, в эту самую секунду уже опять забыл о своем желании и забылся сам.
Полициано. А напиток? Целительный напиток из дистиллированных драгоценных камней? Помог?
Пьерлеоне. Напиток? Еще как!.. То есть я не хочу сказать, что он помог Лоренцо. Скорее наоборот. Но тому, кто его изготовил, господину Лаццаро из Павии, помог невероятно, поскольку принес вознаграждение в пятьсот скуди. (Джованни потешается.) Вы смеетесь, господин Джованни, это всецело в духе вашего веселого нрава. А меня душит гнев, когда я думаю о том, что этот невежда, этот павийский мошенник ушел безнаказанно. Зачем его привлекли? Меня никто не спросил. Он действовал через мою голову. Потребовал выдать ему из домашней сокровищницы две горсти жемчужин и камней, в том числе бриллиантов больше чем в двадцать пять карат, половину наверняка сунул себе в карман, остальные раздробил, разварил и отвар дал глотнуть нашему владыке, не обращая ни малейшего внимания на расположение небесных тел, поскольку не обладает никакими познаниями об астральных воздействиях, в то время как я ни одного порошочка не пропишу, ни одной пиявочки не поставлю, скрупулезно не рассчитав благоприятный час по звездам…
Пико. Вы великий и ученый врач, маэстро Пьерлеони. Мы знаем, что у вас Великолепный в самых надежных руках. Но скажите же нам, научите, вырвите нас из лап невежества! Что это за болезнь, не дающая Лоренцо встать на ноги? Назовите ее! Имя может служить таким утешением…
Пьерлеоне. Матерь Божья да утешит нас всех! Я не могу назвать вам имени, милостивый государь! Эта болезнь безымянна, как и наш страх. А если непременно нужно присвоить ей имя, так оно будет коротким и жутким.
Пико. Вы кутаетесь в молчание, хоронитесь за загадочными словами и делаете это с того часа, как мой друг слег в постель. Я еще раз настоятельно приступаю к вам: здесь что, тайна?
Пьерлеоне (совсем сломленный). Глубочайшая!
Пико. Хочу поделиться с вами подозрением, которое возникло у меня не сегодня и в состоянии подкосить всякого, кто наблюдал развитие событий вблизи. У Лоренцо врагов, как не у всякой силы…